Дневник Дока Робертса
Октябрь 1867
Мы охотились на серебряных горгулий.
Мой напарник, Дик, со своим копьем был похож на шамана. Он метал в небо огненных птиц. Яркими вспышками они разбивали небо на разноцветные осколки. Красные, зеленые. Золотые, и – серебряные. Их кровь была цвета дымчатого пороха, который разрывался, смешиваясь и опадая на землю непрерывным дождем. А может – помоями. Это мне было не совсем ясно, ведь я был оглушен грозой, выстрелами и яростным шипением. Я отбросил в сторону сломанное ружье и достал из-за пазухи револьвер. Когда немая масса крыльев молниеносно бросилась на меня, я сунул дуло в ее центр, чуть выше.
Мы повалились наземь, я увидел тонкие, сжатые губы среди бесцветного марева. Используя вес тела как рычаг, я освободился и, перекатившись в сторону ринулся к Дику. Теперь мне было понятно, почему никто до сих пор открыто не бросал вызов этому племени.
Вообще-то, люди обычно представляют горгулий эдакими уродливыми статуями на вершинах соборов, университетов и т.д. Но между искусной рукой художника и путем естественного отбора мало общего. Ведь природа не решает кому быть красивым, а кому корчить рожи. Она выбирает того, кто умеет жить. Того, кто сумел забраться по ступенькам эволюции на самую вершину. Но есть одно исключение. Обезьяны не умеют летать. Равно как и выжившие из ума ученые.
А горгульи умеют. Пока другие карабкались на верхушку, они перелетали туда, куда им вздумается. Они корчили рожи, притворяясь и стоило лишь отвернуться, как они слетали с положенных им мест. Я знал одного профессора из университета Таранта. Он рассказал мне, как однажды в его окне показалось чудище. Но его недолюбливали студенты, и он решил, что это очередная их проделка. Мне же захотелось спросить у него, не помнит ли он какого цвета было чудище.
Краем глаза я видел счастливую улыбку на лице Дика. Его копье пело. Но это была страшная песня, сродни наводнению или землетрясению. Воздух был наполнен тяжелым запахом гари.
Среди тумана я с трудом различал неясные очертания. Я стрелял в них, они теряли свою скорость, врезаясь в бесформенное облако. В нем переплелись крылья, клыки, раззинутые пасти и точечки глаз. А может, это были места моих выстрелов. Может, крыло птицы слепящим росчерком располосовало небо на три части, что упали, оборачивая день в ночь. Что холмы стали напоминать месторождения серебристой руды, она комьями валилась, взрывая землю.
Я знал, что это за рана.
Она стягивалась, но мы с Диком удваивали напор, и небо вновь падало на нас, покрывая собой, сдавливая и отрывая от земли.
Одно или два мгновенья. Они сжимаются и расжимаются точно кулаки. Удары достигают своей цели. И я знаю, драке конец.
…Позже это место назовут Туманные Холмы. Серебристый туман, непохожий на какой-то другой, мною виденный. Он не желает покидать место между двумя, а точнее тремя холмами. Так же не желает он покидать места в моей душе. Он навсегда останется со мной, как боль и дикая радость.
Я видел эти губы. Я не знаю, умеют ли горгульи думать, говорить. Но что это значит? Я видел их в тот день, ночь, которая проходит, остался ее краешек, и силуэт, что похож на женский. И я чувствовал, не мог не чувствовать живое наслаждение ночью, днем, телом друг друга.
Я знал, что не покину это место. Что здесь построят храм. Я уеду отсюда и вернусь, чтобы остаться.
Март 1871
Продолжились работы по фундаменту храма. Четырежды я отвергал план, ведь в конце-концов он предполагал возведение четырех кариатид со статуями горгулий. Я отправил в реку художника, чьи убеждения требовали хорошей взбучки. Он нарисовал эскизы восемнадцати будущих фресок с изображением эпичной дуэли между мной и самим дьяволом в лице серебристой гориллы с крыльями.
Вместо этого я отправил в Тарант телеграмму с требованием, чтобы мой заказ рассмотрела фабрика Бейтса. Его паровые машины… Я был на той самой выставке, которая и сделала Гилберта Бейтса знаменитым. Дитя новой эпохи, так о нем говорили. Перед моими глазами стоит картина молодого Бейтса, опьяненный успехом, едва не задохнувшийся паром, в многочисленных ожогах, он улыбается вспышкам камер. Он стоит под руку с Элидин, моей старой знакомой. Мы встретились в Мерцающем Лесу. Она была в зеленом, с фиолетовым цветком-застежкой ее плаща. Он раскрылся в моих пальцах…
Я сидел в трактире и вот уже целый вечер слушал одну, любимую мелодию. Ее играли четверо музыкантов. На скрипке играл человек, ему вторила та, в чьих чертах легко угадывались тонкие изгибы присущие только одной расе, но лишь наполовину. Альт низко ворчал в руках невысокой фигуры. Его лицо скрывал широкий капюшон, и свет касался лишь тяжелого подбородка, который он выдвигал время от времени, сдавливая инструмент. Оттенок был яркого, насыщенного зеленого цвета. А в углу много больше чем сама виолончель, шире и выше, на стуле сидела громадина. Ее почти целиком заслоняла тень.
Итак, человека звали Александр, второй скрипкой была Фиона, альт звали Лье, а виолончель протяжно гудела, почти целиком скрывшись в руках Купе. Так мы все его называли. Он приехал на поезде, и когда его спросили, как его зовут, он, видимо, подумал о кондукторе.
- Мое… купе. Вот.
А в шутку его имя было Купа.
Я заказал ему выпить и Глим, улыбнувшись, заковылял обратно к стойке. У него была ранена нога после 67го года, ее почти не было.
Купа оценил мой заказ, и низкий бас перекрыл извилистую, звонкую струнку скрипки. Фиона яростно зашипела и Купа утих.
Вышел я на улицу около двух часов.
Я дошел до фундамента храма и уселся на краешек.
Ночь бросала звезды, со звоном они создавали свою кладку.
Фиолетовые искорки.
Я подставил руку, но все они прошли сквозь пальцы. Задержалась только одна, обвилась вокруг пальца и бросилась во тьму.
Август 1876
Храм построен. Он красив, как корабль. Да, я был на Острове Отчаяния. Оттуда я привез дикарку, мою жену. В шестнадцать лет ее забрали из дому. Но она сбежала из колонии, вместе с другими. Всего их было несколько, тех, что сумели освободиться. За те два дня, что я пробыл с ними, двоих загрызла тварь, напоминающая летучую мышь со жвалами паука. Я хотел забрать их всех, но лишь Гаровайн в ту ночь отправилась со мной в Арканум.
Но перед этим был найден повешенным в своей комнате начальник колонии.
Моя Гара…
Она почти не разговаривала, но красивее никто не пел. Она не умела читать, или писать, вернее, разучилась с тех пор, как оказалась на Острове. Мой дом напоминал ей тот, в котором она выросла. Иногда она видела в нем трюм корабля, везущего ее на Остров. Тогда она становилась безумной. Дважды я ее связал и она почти выцарапала мне глаза, прежде чем я затянул узлы. Потом она плакала так же сильно, обнимала меня так же сильно.
Она ушла.
Я искал ее два месяца, но не нашел. Потом я узнал о трупе девушки с чертами Гаровайн на равнинах Морбихана. Я скитался там около двух лет прежде чем встретил Дика. Нам обоим было нечего терять, кроме своей жизни. Он отобрал у шамана копье. Оно стало его копьем. Мое ружье обточилось о камни, став неправильной формы.
Позже мы нашли след серебряных горгулий, по нему дошли до самой границы равнин. Мы перешли через мост и дрались там, между холмами.
Январь 1880
После того, как я дважды предотвратил ограбление банка, глава самой крупной банды нашел меня. Я перевязывал рану, он подумал, что я доктор. Шестеро стояли у дверей, двое на крыше, восемь патрулировали улицы.
В ту ночь мы снова дрались бок о бок.
Купе залез в мое окно по трупам.
Я услышал на крыше дикий рев. Это был Лье.
Александр нашел констебля мертвым в своей постели. Но живым в ту ночь из Туманных Холмов не вышел никто.
Фиона убрала две связки динамита из-под двигателя паровой машины в храме, а еще один бочонок с порохом стоял под ногами. Тела трех закончили там жизнь, и потом еще не один день драили церковные скамьи.
Мои друзья.
Мои враги…
О них я больше не слышал до 1885 года, тогда же произошла катастрофа дирижабля Зефир, и единственный выживший на миг оказался в Туманных Холмах. О нем говорили, как о реинкарнации одного из богов. И обязательно должен быть священник, питающий веру в это.
Я снова слушаю здешнии мелодии. Александр, Фиона, Лье… Только Купе с нами нет. Я сам купил ему билет на поезд в Эшбери. Он хочет уехать, а куда – не говорит.
Гаровайн…
Элидин…
Эти имена всегда со мной. Увижу ли я тебя?
Ответ мерещится мне во вспышках грозы.
